Основание Гефсиманского скита
В 1842 г. по инициативе архимандрита Антония и с благословения митрополита Филарета при Троице-Сергиевой лавре был основан пустынножительный Гефсиманский скит. Возникновение Новой Гефсимании, оказавшей заметное влияние на монастырскую жизнь не только Московской епархии, но и всей России, историки справедливо связывают с «прямым влиянием преподобного Серафима через архимандрита Антония». Еще в 1837 г., изнемогая от монастырских забот и чувствуя потребность в уединении, отец Антоний обращался к митрополиту Филарету с просьбой «об отделении дней на безмолвие», но святитель не нашел возможным отсутствие наместника более чем на сутки. «Желательно, – писал он в ответ, – чтобы не запустевал путь совершенного безмолвия, но имел ходящих по нем и подвизающихся и ради нас, обуреваемых морем житейским. Только было бы удобнее, если бы безмолвствовали не призванные к общественному деланию; а когда призванный к общественному деланию, оставив свое место, заключается в безмолвие собственное, как стрещися будет общественное безмолвие?»
В начале 1840 г. архимандрит Антоний сообщил митрополиту Филарету о своем намерении вовсе оставить многопопечительную должность наместника лавры и удалиться на покой, ссылаясь на то, что «без света богомыслия трудное в темноте хождение и опасное сражение». Но святитель, и ранее убеждавший наместника, что «безмолвие, конечно, вещь хорошая, но кто призван послужить в обществе не должен уходить от сего без особенного указания от провидения Божия», не согласился на увольнение своего друга и соработника. В ответном письме, одном из наиболее трогательных и сердечных, он просил наместника «не бежать от преподобного Сергия»: «Дние лукави. Делателей мало. Во время брани как не удерживать воинов на местах, требующих защищения и охранения?»
Согласие архимандрита Антония продолжить служение в лавре было встречено святителем с искренней благодарностью: «Послушание, изъявленное Вами в письме от 14 февраля, да благословит Господь всяцем благословением духовным и да дарует Вам благий и блаженный плод, и того, что сотворите в послушании, и того, чем пожертвовали послушанию. Благодарю Вас, кланяясь до земли». А спустя год отцу Антонию было видение св. исповедника Харитона, «обещавшего благословение Божие на место и труд для жительства пустынников», после чего он всерьез задумался об устроении скита «для укрытия в уединение хотя временно от рассеяния лаврской жизни». Этой мыслью проникся и митрополит Филарет, с осени 1841 до мая 1842 г. находившийся в Петербурге на заседаниях Синода, но вынужден был отложить окончательное суждение до своего возвращения.
Атмосфера в синодальных кругах, возникшая в результате политики обер-прокурора, известное «дело литографического перевода ветхозаветных книг», которое, по словам митрополита Филарета, «ожесточило ревность против всякого перевода Священного Писания на русское наречие», свидетельствовали о том, что Церковь переживает кризис. «Тесное время, – писал Преосвященный Филарет (Гумилевский), посвященный в епископа Рижского в декабре 1841 г., – время, которое заставляет зорко смотреть за каждым шагом. Ныне выискивают грехи наши, чтобы ради их забирать дела правления в свои руки и Церковь сделать ареною честолюбивых подвигов. …Церковь в осаде». То был последний год пребывания Филарета Московского (как и Филарета Киевского) в Синоде и в столице: когда пришло время подавать прошение об увольнении в епархии, оба архипастыря были отпущены без обычной резолюции Николая I о возвращении в Петербург. «Митрополит Московский, – писал А.Н. Муравьев, – не мог не скорбеть духом, что после многолетних трудов по Синоду его отпускали как бы по неудовольствию и на него падала тень подозрения от несправедливых нареканий». Но для скорби были и другие причины. Митрополит Московский оставлял Петербург «с большой тревогой о последствиях для Церкви» – хрупкий мир между Церковью и государством, бережно созидаемый им на протяжении долгих лет, мог быть нарушен, и последствия могли оказаться необратимыми.
В том же году окончательно определилась судьба Гефсиманского скита, предназначенного «для уединения, а не для показывания». Рассуждая о месте, «ищущем быть жилищем безмолвия», митрополит Филарет прежде всего заботился о его тишине и безлюдности: «Если шум тростника, как заметил некто из отцев, не благоприятствует безмолвию, не больше ли многое слышимое на Корбухе и из посада и от близлежащей дороги, особенно когда едут по ней после торга и винопития?»
Созидая обитель для пустынножителей, ее устроители безусловно имели в виду подвиг преподобного Серафима. Так, в заботе о будущих насельниках, митрополит писал: «Добре было бы, если бы пришли сюда последователи путей отца Серафима и его сподвижников и разнообразие видов природы населили благодатными созерцаниями». Устав скита был составлен по образцу Саровской пустыни, да и посвящение скитской церкви Успению Пресвятой Богородицы (по одноименной церкви в соседнем с Корбухой селе Подсосенье, послужившей ее основой) напоминало об особом почитании Богоматери саровским старцем. Филарет называл скит «домом Пресвятой Богородицы» и призывал братию «преклонять души свои под Ее покров, прося себе спасительного устроения».
Святитель Филарет, неоднократно упоминавший в проповедях тех, кто «в уединении может вкушать сладость безмолвия и в невозмущенном воздухе зреть чистый свет Божий», избрал новоустроенный скит местом отдохновения от архипастырских трудов. Всей душой полюбив Новую Гефсиманию с ее строгим уставом, предельной простотой обихода, чтением непрестанной псалтыри, недопущением женщин митрополит Филарет отдавал должное духовной опытности архимандрита Антония: «Гефсиманского скита не было бы, если бы на Вашем месте был другой, даже из пользующихся моею доверенностию, потому что, не доверяя себе, не имел бы я довольно доверенности к тому, что дело сделается порядочно, не будет затруднения в способах и можно надеяться некоторого духовного плода. Только полная доверенность к Вашему духовному рассуждению и к чистоте намерения расположила меня решиться на дело, не принимая в расчет возможных неприятностей за несоблюдение форм пред начальством». В устроении скита и духовном руководстве братии, лаврской и скитской, митрополит Филарет и архимандрит Антоний на равных выступают исполнителями завета преподобного Серафима, данного им отцу Антонию перед назначением его наместником Троице-Сергиевой лавры. Не менее ревностно относились они и к просьбе старца «не оставлять его сирот».
Исполнители заветов преподобного Серафима
После кончины преподобного Серафима Дивеевские общины – Казанская церковная матушки Александры (Мельгуновой) и Мельничная девичья батюшки Серафима – остались без всякого обеспечения, не имели правительственного утверждения на существование, не располагали необходимыми документами на землю, на которой они устроились и которою пользовались. Зимой 1834/35 гг. одна из сестер Мельничной общины была делегирована к митрополиту Московскому за содействием в деле учреждения общежития, но Филарет, не получив, «по простоте ее», необходимых сведений, направил ее в лавру к наместнику, чтобы отец Антоний разрешил возникшие вопросы и, прежде всего, «надобно ли просить утверждения или жить, как жили, в надежде на Бога». «Осмотрите сие дело получше, – писал Владыка, – и скажите мне, что делать».
По мнению архимандрита, следовало поднять вопрос об утверждении Дивеевской общины. Но к рассмотрению дела в Святейшем Синоде смогли приступить лишь в начале 1838 г. по ходатайству Н.А. Мотовилова к обер-прокурору графу Н.А. Протасову, и только в апреле 1842 г. святитель сообщил отцу Антонию о положительном решении: «Полагается утвердить общину, но еще не знаю, как сие совершится. Потребно Высочайшее соизволение. Чтобы две общины Дивеевские соединить в одну я говорил». В том же 1842 г. обе общины были объединены в одну с общей начальницей И.П. Кочеуловой.
Обращались серафимовы сироты за помощью к московским покровителям и в других обстоятельствах. Так, когда в 1840 г. из-за засухи и неурожая поднялись цены на хлеб, сестры Мельничной общины, испытывая трудности из-за недостатка средств, вновь обратились к митрополиту Филарету, который перенаправил их к отцу Антонию: «Сие доставят Вам, отец наместник, дивеевские. Их полтораста человек терпят голод и спрашивают меня, что делать. Где собрать столько пособия, чтобы пропитать столько?» Полагая, что «перемена места на время, по причине глада, может быть сделана без неверности пред Богом», святитель посоветовал сестрам временно разойтись по тем местам, откуда они прибыли, но те отказались. Тогда он предложил терпеть до последнего, «а при стесняющей крайности отпустить кого можно, с надеждою и без опасности». Было решено послать в Дивеево деньги на закупку продовольствия, в связи с чем митрополит Филарет писал отцу Антонию: «Поелику Дивеевские обратились ко мне, то пошлите им триста рублей моих в состав того, что Вы назначаете. Послать же точно надобно по почте, для безопасности. В руки дал я им на дорогу 100 р., а более опасался. Они назвали мне саровского иеромонаха Илариона, чтобы послать на его имя. Впрочем, Вы сами знаете, как лучше».
Зная, что Саровское начальство не имеет особого расположения к дивеевским сестрам, отец наместник, с согласия святителя, решил все же послать пособие на имя игумена, «в надежде, что он тем возбудится к человеколюбивому в них участию». Известно и о роли Московского святителя и архимандрита Антония в разрешении «дивеевской смуты», история которой получила широкое освещение в отечественной историографии. В 1859 г. из-за нестроений в общине, вызванных вмешательством в ее дела иеромонаха Иоасафа (Толстошеева), в Москву на Сухаревское подворье прибыла начальница общины Екатерина Васильевна Ладыженская со своей сестрой. Их знакомство с наместником Антонием, к которому они прибыли с письмом от митрополита Филарета, сопровождалось необыкновенным обстоятельством, о котором известно со слов отца Антония. Взяв в руки поданное ему письмо Владыки, он явственно услышал голос отца Серафима: «Не забудь моих сирот!» Взволнованный, не распечав письма, он удалился в кабинет. Из письма он узнал, что дело идет о дивеевских «сиротах» саровского старца. По благословению митрополита Филарета сестры остались в его епархии, поселившись сначала в Спасо-Влахернском, а позже в Хотьковом монастыре. В октябре 1859 г. Ладыженская была пострижена в рясофор в Троице-Сергиевой лавре, а в марте 1861 г. назначена смотрительницей дома призрения при этой обители.
Расследуя обстоятельства дела, митрополит Филарет обращался к молитвенному представительству преподобного Серафима: «Призовем молитвы отца Серафима, чтобы из испытания вышло сохранным то, что наипаче достойно сохранения». В феврале 1862 г., по благополучном завершении дела, митрополит Филарет спешил обрадовать отца Антония: «Не без участия узнаете Вы, Отец Наместник, что молитвы отца Серафима победили». В 1864 г. сестры Ладыженские, Екатерина, Анна и Агриппина, вернулись в Дивеевский монастырь, где приняли монашеский постриг.
Идет загрузка ...
